Исполнитель желаний [СИ] - Анастасия Баталова

— Нет, это такой злой и глупый мальчик не может быть моим сыном, — произнёс Дирк с усилием и вышел из комнаты. В воспитательных целях он решил не реагировать на громкий рёв Эрна, которому показалось, что его незаслуженно обидели.

— Ууууууу! Ааааааа! Я хорооооооошииий! Ыыыыы…

Этот случай подтолкнул Дирка к решению сделать тест на отцовство. Не то, чтобы он осерчал на мальчика и захотел отказаться от него под благовидным предлогом, нет, скорее незаслуженная обида просто обнаружила его глубоко запрятанное желание узнать правду.

Незаметно отрезав прядь нежных серебристых волосок спящего младенца, он отправился в медико-генетический центр.

Результаты экспертизы удивили Дирка невероятно. Он не ожидал такой реакции от себя самого. Несколько минут он стоял как вкопанный, тупо пялясь в непонятные значки, распечатанные на нескольких листах, под которыми, как итог, как квинтэссенция, выделялась набранная жирным шрифтом лаконичная и ясная фраза:

ВЕРОЯТНОСТЬ ОТЦОВСТВА СОСТАВЛЯЕТ 99,9 %

Несколько дней спустя Дирк, успев притерпеться к тяжести своей ноши, принёс распечатку Эрну и ткнул его хорошеньким носиком в вышеупомянутую надпись.

— Так то.

Эрн только похлопал густыми ресницами.

Однако, это знание сказалось на нём благотворно. На какое-то время он даже перестал перечить отцу по любому поводу, как бывало обычно, и начал лучше слушаться его.

В Дирке же открывшаяся истина инициировала настолько тонкие и глубокие перемены, что они во многом остались загадкой для него самого. Он уже почти свыкся с мыслью, что растит прелестного подкидыша, чужого, а не своего ребёнка, но тем не менее вкладывал в него все силы и тёплые чувства. С раннего детства Эрна везде — в кабинете педиатра, на площадке во дворе, в детском саду — несчастному отцу твердили одно: его родство с этим прелестным ангелом невозможно — и, в конечном итоге, убедили… Дирк перестал надеяться на то, что мальчик приходится ему сыном.

Странно, но утвердившись в своём отцовстве Дирк не стал любить Эрна сильнее. Более того, он начал находить в нём всё больше изъянов — нет, не физических, их на Эрне невозможно было даже представить — глубоких внутренних изъянов души: капризность, лень, тяга ко всему запретному, высокомерие и эгоизм — невиданный, беспредельный, переходящий все мыслимые границы эгоизм…

Благодаря вышеупомянутым ласковым тётечкам Эрн с ранних лет начал осознавать свою красоту и непомерно ею гордиться. Он, вероятно, считал, что своим существованием делает большое одолжение Вселенной, другие обитатели которой не столь прекрасны.

Все возникающие у него желания и причуды Эрн полагал подлежащими немедленному удовлетворению. И в том почти не было его вины: с момента своего рождения он не знал ни в чём отказа; стоило ему показать пальчиком на что-нибудь, он почти наверняка это получал, продавщицы на рынках выбирали для него самые лучшие фрукты, в автобусах ему всегда уступали местечко у окна — красота это тот идол, перед которым склоняются безоговорочно, ибо природа её божественна, и нет у людей власти творить её по собственному желанию; красота дается при рождении и посему она всегда незаслуженный дар, и более всех других богатств будоражит чужие страсти, вызывая вожделение, зависть и благоговение…

Эрн хотел. Безудержно. Яростно. Всякий пустяковый каприз стихийно овладевал всем его существом.

Изыскивая всевозможные способы получить желаемое, он с редкостным бесстыдством воздействовал на окружающих, если исполнение каприза зависело от них, а в случае неудачи вымещал на них зло — говорил обидные вещи или подстраивал какую-нибудь пакость. Он просто изводил Дирка требованиями купить ему ту или иную игрушку, грозил отцу, шантажировал его. Понравившиеся безделушки у сверстников он либо просил подарить с настойчивостью доходящей до беспредела, либо отнимал, либо крал.

Разумеется, дружить с Эрном никто не стремился; то есть если поначалу другие дети и чувствовали к нему симпатию, обусловленную его миловидностью, то узнав его ближе, большинство из них не задерживалось в его окружении долго. Эрна это не особенно печалило; гораздо больше, чем абстрактная «любовь» окружающих его интересовали вполне конкретные осязаемые, обоняемые и ощутимые удовольствия, которые можно было от них получить.

Когда пришла пора отдавать сына в школу, Дирк столкнулся с ещё одной трудноразрешимой проблемой: заставить Эрна что-либо делать было попросту невозможно. Мальчик вырос абсолютно немотивированным к труду; единственным, что его интересовало, были удовольствия, к получению которых не требовалось прилагать серьёзных усилий; читать по складам и решать элементарные примеры на сложение и вычитание Эрн кое-как научился к концу второго класса, причём не обошлось без внушений ремнём; содрогаясь от жалости к чаду, сам чуть не плача, Дирк взялся за этот универсальный дозатор мудрости лишь тогда, когда окончательно смирился с полной неэффективностью всех остальных подходов.

Соученики Эрна и большая часть персонала школы были твёрдо убеждены в том, что он туповат; этой верой они как бы компенсировали сами для себя его ангельскую красоту, в некотором смысле уравнивали его с собой: «вот, дескать, как мир устроен мудро, во всем есть великая гармония, и если уж в одном месте — густо, стало быть в другом — пусто…» Вероятно, все они сильно огорчились бы, когда бы им стало известно, что они заблуждаются. Эрн был весьма сообразителен во всём, в чём видел прямую выгоду для себя.

Несколько раз его хотели исключить из школы; но и директору, и завучу, и преподавателям, которых Эрн регулярно выводил из себя своим пренебрежением к знаниям, становилось всегда в последний момент жалко Дирка, несчастного отца-одиночку, работающего не покладая рук и еле-еле справляющегося со своим отпрыском. «Бедняга!» — перешёптывались эти чувствительные женщины в стенах учительской — «С какой самоотверженной любовью он растит найдёныша с таким скверным характером! У этого человека просто огромное сердце! Я бы на его месте давным-давно сдала этого хама в приют!»

Любые проявления заботы, поблажки и снисхождения Эрн принимал как должное. Он никогда не чувствовал стыда, если ему прощали баловство; словно маленький император, всё хорошее он считал уже принадлежащим ему по праву.

В начале пятого класса учитель географии взял-таки Эрна за прелестное ушко и оттрепал как следует, на что вредный мальчишка написал жалобу уполномоченным по правам ребёнка, и они добились увольнения географа из школы.

После этого случая педагоги окончательно махнули на Эрна рукой; закрыв глаза, ему рисовали «тройки», не спрашивая с него практически ничего, «не замечали» ни частых прогулов, ни опозданий; теперь школа перестала доставлять Эрну какой бы то ни было дискомфорт, он приходил, когда хотел, когда хотел, уходил, делал, что хотел, и потому практически не безобразничал, не мешал учителям работать, чем они и были очень довольны.

Дирк вздыхал украдкой; всякий родитель желает, чтобы его чадо поднялось по лестнице жизни выше, чем он сам; как отец Дирк — видит Бог! — сделал всё возможное… Впрочем, быть грузчиком или укладчиком в супермаркете не самая ужасная участь…

3

Сотворение всякий раз начиналось заново. Сначала песок. Потом небо. Но процесс никогда не повторялся в точности. Объекты создавались в разной последовательности и всегда различались в мелочах. Мир творился как воспоминание — из раза в раз единообразно, но в то же время по-разному. Возвращаясь в памяти к какому-либо событию из прошлого, человек как правило не копирует прежнее восприятие один в один; вспоминая снова и снова, он акцентируется на разных деталях или эмоциях; в зависимости от его настроения, текущих взглядов на жизнь, вскрывшихся фактов получаются совершенно отличные друг от друга картины.

Так обстояло дело и с этим загадочным пространством; Магистр остерегался называть его сном; это было нечто другое — одинокое тревожное путешествие, непрерывный поиск неизвестно чего…

Магистр, оказываясь здесь, всякий раз чувствовал некоторое смущение от окружающей его пустоты — только небо и белый песок — это странно, неуютно и, пожалуй, неправильно. И он начинал вспоминать привычное. Предметы. Направления. Цели. Появлялись бесконечные линии проводов, дорога, крыши далекого города в кремовой дымке зноя…

И Магистр шёл вперед. Возникновение конкретной обстановки вокруг успокаивало его. Когда ничего нет, и идти некуда. А идти нужно было. Стоять на месте просто невозможно, особенно когда вокруг все белое, бесконечное и бессмысленное — кажется, будто не только пространство исчезло, но и время остановилось.

Поэтому Магистр продолжал идти вперед, повинуясь изначальной таинственной внутренней необходимости искать события, чтобы хоть как-то двигать время вокруг себя.